Місяць: Жовтень 2015

«Мы часто говорим одни и те же слова, понимая под ними разные вещи», – как избавиться от «языка вражды» и восстановить разорванные коммуникации, как правильно говорить и как услышать то, что хотят сказать тебе, как рассчитать силы и помочь становлению «спроможной громады» в освобожденном Донбассе – в интервью психолога- конфликтолога Ирины Бруновой-Калисецкой для прифронтовой газеты «Говорит Донбасс».

«Ирина Брунова-Калисецкая – кандидат психологических наук, научный сотрудник Института социальной и политической психологии НАПН Украины, уроженка Крыма. В 2004 году была награждена членством в Международной Ассоциации Исследователей Мира (IPRA). Вынужденно покинув Крым в 2014 году, сегодня работает в том числе и на севере Донецкой области.

– Все войны рано или поздно заканчиваются. Когда и как нужно начинать говорить о примирении?

– В нашей ситуации, боюсь, не будет однозначного и одинаково всеми понимаемого «конца» войны. Конкретную дату потом обозначат те, кто будет писать историю. Но вот такого дня, чтобы вся страна единогласно выдохнула – ну все, конец – скорее всего не будет. Это одна из причин, по которой этого «конца» не имеет смысла ждать, чтобы начинать примирение.

У нас много групп, между которыми примирение или, по крайней мере, взаимопонимание важно выстраивать уже сейчас. Это не только оккупированные/освобожденные территории и люди, проживающие на них. Много работы в сообществах, принимающих переселенцев. Много потребностей в реадаптации вернувшихся бойцов, их семей и семей, потерявших близких и родных. По-новому будут выстраиваться отношения между регионами, регионами и Киевом – и не только из-за реформы территориальных громад. Так что у нас есть что делать и сейчас, не дожидаясь ни окончательного прекращения огня (потому что различные провокации и насилие того или иного рода еще, скорее всего, будут), ни деоккупации.

– Вы проработали 15 лет в «горячих точках» в качестве конфликтолога. Сегодня этот опыт, приобретенный в чужих странах и перенесенный на родину, мешает или помогает?

– Да, опыт и впечатления, полученные в Кыргызстане, Молдове/Приднестровье, на Балканах, в Грузии, Израиле и на Западном берегу реки Иордан, конечно, помогает. Но «в горячих точках» – это не совсем точно. Я 15 лет работаю с темой конфликтов, а в так называемые. «горячие точки» обычно попадаю, когда они начинают «остывать» или «тлеют», поскольку я все-таки в большей степени занимаюсь такими видами деятельности, которые возможны только тогда, когда перестают рваться снаряды, хотя бы на время. В грохоте войны люди не способны друг друга слышать вообще, а любая конфликтологическая и миротворческая деятельность нуждается в этой способности хотя бы немного слышать и говорить.

Конечно, благодаря опыту ко многому происходящему в нашем обществе я оказалась готовой, и это экономит психологические и эмоциональные силы. Вместе с тем, не ко всему можно быть готовым в принципе. Я, например, не предполагала, что появится столько разорванных близких отношений у людей – дружеских, семейных, партнерских. Об этом официальная история войн и конфликтов обычно не пишет. А это очень болезненное человеческое измерение любой войны, влияющее на все общество не только в текущий момент, но и в его будущем. Я также оказалась не готовой к тому, что не будет четких и точных критериев, определяющих, на какую сторону встанет человек. По моим наблюдениям, ни образование, ни возраст, ни опыт работы и сфера деятельности не являются однозначно определяющим, что именно будет думать и делать человек в процессе поляризации общества, в критических ситуациях жизненного выбора. Так что это новый и свежий опыт лично для меня.

И, конечно, знать о каких-то процессах и переживать их у себя в стране – это очень большая разница. Трудно работать миротворцем, когда одновременно ты переживаешь за гибнущих воинов и мирных жителей, переживаешь потребность защитить свою страну от агрессора. А с другой стороны, точно знаешь, что если позволишь себе ненависть, то тогда точно некому будет говорить – например, с людьми, живущими в России. И часто из-за этого тебя воспринимают как «чужого» те, кому в черно-белой картинке войны проще.

– Черно-белая картинка и язык вражды – так люди спасаются от реальности. Как же перейти к языку мира хотя бы в повседневной жизни?

– Мы часто говорим одни и те же слова, понимая под ними разные вещи. Например, когда я говорю, что, к счастью, в Крыму не случилось войны, то, несмотря на схожие слова, которые используют сейчас радующиеся России некоторые крымчане, я в них вкладываю совершенной иной смысл. Если бы в Крыму произошло насилие, оно неизбежно имело бы межэтническую окраску. И если последствия войны в Донецкой и Луганской области мы будем вынуждены «разгребать» еще лет 20 минимум, то в Крыму это было бы сложнее и дольше, потому что включение фактора этничности в насильственные и военные конфликты делает их крайне сложными для разрешения и последующего примирения.

Точно также надо каждый раз детально разъяснять, что я имею в виду, когда говорю, что надо услышать людей, живущих в Донецкой и Луганской области, «услышать Донбасс», или что диалоги между украинцами и россиянами необходимы. Потому что если не прояснять все детали вкладываемого в эти слова смысла, то они выглядят как «зрада» и «участие в информационной войне на стороне противника». Но что делать, язык в принципе очень несовершенный инструмент – я и, скажем, Путин, можем пользоваться одними и теми же словами, но подразумевать совершенно разные смыслы и иметь непересекающиеся мотивы использования этих слов. Поэтому диалог должен стать территорией, где человек, не переубеждая никого, вслушивается в каждого – в себя в том числе.

– Исходя из вашей практики, какие симптомы поствоенного синдрома в нашем обществе уже налицо, а с какими мы еще незнакомы, но неизбежно придется столкнуться?

– Трудно говорить о том, с чем еще не столкнулись – рано и потому часто бесполезно. С моей точки зрения, мы столкнулись (но никак не можем пока принять это) с тем, что придется чем-то поступаться всем. Точнее сказать, текущая война так или иначе потребует серьезного переосмысления социальной жизни – и политической, и экономической и др. И многое, что нам кажется сейчас просто невообразимым, мы должны будем переосмыслить и серьезно поменять. Психологически мы к этому еще не готовы.

Один из конфликтов, внутри общества, который можно наблюдать, связан как раз с тем, что многие согласны были бы отдать «неправильных» людей, но не территорию, или наоборот, готовы отказаться от территорий в пользу сохранения некоего «единства» на оставшейся территории Украины. Нам придется принять то, что если мы продолжим мыслить такими категориями, Украина не сможет развиваться. А это не просто категории, а серьезные болевые точки, наполненные ценностями и смыслами, которые нельзя поменять на иные.

Мы психологически не можем видеть второе, негероическое лицо войны, и не скоро сможем. Мы пока совершенно не готовы признать неидеальной свою сторону и делаем все, осознанно и не очень, чтобы ни в коем случае не считать ее «своей»: президент, олигархи, генштаб – они все «не наши». Нормальная для демократического общества критика власти сейчас смешивается с информационными диверсиями, страхом перед будущим, в котором война может продолжаться, желанием отгородиться от неприглядного или умолчать о нем, потому что это вредно стране и может быть использовано в информационной войне.

Мы также не готовы видеть многообразие и многоуровневость факторов и причин войны. Мы скорее склонны ухватиться за один, понятный нам и приемлемый, и пытаемся доказать, что он единственный правильно понятый. И что, например, если убрать из зоны АТО всех российских военных, то все автоматически закончится и все будет хорошо. Это весомый фактор войны, но, увы, не единственный. И само собой все хорошо не станет.

Те, кто активно и усиленно заменил собой наше неэффективное государство – я имею в виду волонтеров и общественных активистов – по всей вероятности оказались не готовы к тому, что это будет забег на длинную дистанцию. Я, скажем, полностью отдавала себе отчет, что нам, конфликтологам, миротворцам, психологам, с последствиями войны и аннексии придется работать не один десяток лет и что путь будет тернистым и вовсе не прямым. И потому я могу распределять свои силы, знаю, чего не стоит ожидать в первый же год и прочее. Но вижу, что у многих волонтеров и общественников наступает усталость, выгорание, отчаяние. Это совершенно нормальная реакция, за которую ни в коем случае нельзя себя винить. Ни один из нас, даже работая 24 часа в сутки 365 дней в году, не может спасти весь мир, помочь всем и каждому, не может совершить чудо для 45-ти миллионов людей. Это не значит, что надо все бросить. Но это значит, что нам придется научиться совмещать все, что мы делаем со своей обычной нормальной жизнью – работой, отдыхом, семьей, друзьями и вечерним мохито. За последний год для меня символом собственной экологии и работы с экологией других стала эта фраза – «разрешить себе мохито». От того, что волонтер, активист запрещает себе отдых и удовольствия, от того, что он сорвется в конце концов эмоционально, морально и физически, никому легче не станет. Это сложно принять, но это нормальная забота о себе и тех близких, которым в противном случае придется решать наши проблемы и помогать нам.

В одной из команд психологов-фасилитаторов, с которой я работаю весь последний год, выработалось неформальное правило. Звоня друг другу, мы спрашиваем: «В состоянии ли ты сейчас говорить?». Это очень бережная забота о психологическом ресурсе партнера, коллеги – в первую очередь потому, что мы этим же ресурсом работаем с людьми.

– Разорванные коммуникации – с родственниками, коллегами, друзьями – это обратимый процесс? Способны ли люди сосуществовать мирно после того, как их кардинально разъединили полярные взгляды и язык вражды? Как обществу проработать эти травмы?

– Процесс обратимый. Коммуникации можно восстанавливать. Вопрос в том, чтобы этого хотели обе стороны, чтобы сами близкие отношения оказались важны настолько, чтобы быть готовым пройти через болезненное примирение, преодолеть свой страх и свою боль, услышать страх и боль другого. Потому что взгляды и мнения у нас часто бывают разными, а потребности и переживания оказываются очень похожими и потому понятными всем.

Наше общество, к моему большому счастью, практически сразу включилось в процесс работы с такими травмами – в лице активистов, психологов-волонтеров, общественных организаций, целенаправленно работающих с примирением на самых разных уровнях и с разными видами активности – от диалогов до образовательных и культурных практик. Нам важно не потерять эту социальную способность управлять своим гневом и трансформировать эмоциональную реакцию в способность слышать и понимать другого. И тут самое важное принять, что поссорил-то нас Путин (Обама, Янукович, Бандера, хунта, рептилоиды – нужное подчеркнуть), а мириться нам со своими близкими придется самим. И мы, люди, совершенно точно на это способны.

Трижды за последние полгода я имела возможность побыть тем, кто «услышал Донбасс» и помог это сделать другим как психолог. Краматорск, Красноармейск, Северодонецк – те города, где ОБСЕ при поддержке военно-гражданских администраций организовало форумы «Восстановление через диалог». Это была площадка для обмена видением проблем, конкретными планами по их преодолению для гражданского общества обеих областей, органов власти, международных организаций, принимающих участие в восстановлении и развитии мирной гражданской жизни.

Диалог – это всегда непростой и долговременный процесс, но о некоторых возможностях для изменений я могла судить уже в ходе форумов. Например, госслужащие, непосредственно решающие вопросы переселенцев, смогли донести до центральных органов власти проблемы, связанные с реализацией тех или иных законодательных актов, которые зачастую формулируются без «привязки к местности». Мы искали и нашли в каждом из диалогов те ресурсы, которые есть в громаде и которые можно использовать, пока долгая бюрократическая коммуникация между властями разных уровней приведет в соответствие законотворчество Киева и его реализацию «на земле».

Еще одним важным результатом этих форумов можно считать налаживание контактов между разными участниками громады: знакомство и последующее партнерство организаций разного типа, занимающихся одной проблемой, которые могут дополнять друг друга. Считаю, что эта нарождающаяся солидарность (которую часто считают принципиально невозможной для социума Донецкой и Луганской областей) станет основой, социальным капиталом той «спроможной громады», которая получит оформление к 2017-му году. И помощь активных граждан, переживших ужасы войны, в развитии освобожденных городов – это и лучшая психологическая реабилитация, и поле для примирения, и способ формирования гражданской украинской идентичности».

Источник